Реквием по пространству. Отечественная этнологическая война Тишков реквием по этносу

Тишков В.А. Реквием по этносу: Исследования по социально-культурной антропологии. – М.: Наука, 2003. 544 с. 2000 экз. ISBN 5-02-008820-X

Книга готовилась долго – в итоге в нее вошли и статьи середины 1990-х, и совсем недавние работы. Тем не менее, они составили концептуальное единство: в итоге взгляд на современное общество получился свежий и неожиданный. Чтение трудное: в каждой главе то, о чем не говорят. Природа сепаратизма, природа нетерпимости, культура насилия, понятие расы, и, разумеется, Чечня, Карабах, Абхазия и все прочие локальные конфликты без ретуши, присущей СМИ.

Название, конечно, мрачноватое – прямо-таки «ужас патриота». Как это – этнос хоронить?! Но Валерию Тишкову , директору Института этнологии и антропологии РАН и бывшему министру по делам национальностей, к роли красной тряпки не привыкать. В начале 1990-х он шокировал политиков ельцинского розлива фразами вроде “нация - это воображаемая общность” (совершенно невинными с точки зрения социальной антропологии). Да и не только политиков. В предисловии к книге Тишков с явной усмешкой пишет, как некий студент «с боязливым придыханием» спросил: «А вы правда не признаете существования этносов?» - и «как-то импульсивно отстранился» , услышав утвердительный ответ. Шарахались от Тишкова и политики – и не раз. Словом, настоящий mad scientist – от обществоведения…

Надо знать, что великой войне в отечественной этнографии – не один десяток лет. Отчаянные схватки с привлечением тяжелого оружия – сиречь партийной бюрократии – сменялись в ней относительно долгими периодами «холодного мира». До широкой общественности доносились, однако, лишь отзвуки – такие, как разгромная критика построений Гумилева . Дилетантские по существу (не вкладываю в это определение никакого оценочного смысла), они едва бы удостоились такой чести, если бы не конфликт в среде самих этнографов.

Снаружи все это смахивает на прения свифтовских «остроконечников» и «тупоконечников». Даже просвещенный обыватель плохо понимает, почему ученые, зачастую работающие в стенах одних и тех же научных учреждений, свою науку называют по-разному. То ли этнографией, то ли этнологией, а то и вовсе социальной антропологией…

В этом смысле книга Тишкова – прекрасный материал для всех, кто вознамерится изучить историю отечественной гуманитарной мысли во второй половине XX века. Главный конфликт все тот же – между «либералами» и «антилибералами». Либерализм, по Тишкову, «означает разрыв с традицией и создание новых авторитетов» , антилиберализм «взывает к прошлому» и «презирает современность в виде поиска и инноваций» . Пишут уже о политическом размежевании этнологов – на национально мыслящих консерваторов и либералов-космополитов. Тишкова, разумеется, относят к последним – а он своим классификаторам бросает упрек: вы, мол, сами только Высшую школу КГБ закончили, и занимаетесь всякими «паранаучными заморочками: обучением дельфинов-убийц, изобретением “этнического оружия”, этнопсихоанализом, тейповыми структурами» …

В общем, кипящий котел и ящик с пауками – вот что такое современная российская гуманитарная – и в особенности этнологическая - мысль. Немудрено, что объекты исследования, как бы их не называли, готовы мочить друг друга в сортире и даже давить голыми руками. Тут не наука, конечно, виновата – просто методы этнографии (антропологии, этнологии – как ее не называй) таковы, что главным инструментом в исследовании всегда становится сам ученый. Любой термометр в огне раскалится. А горит сегодня – везде, и будет гореть все жарче, предупреждает Тишков. Нынешняя глобальная цивилизация строится на размежевании – или, говоря ученым языком, на «конструировании идентичностей» (что, собственно, и не позволяет ей стать глобальной). Как это происходит, видно даже на примере большой научной распри, которая для Тишкова становится своеобразным case-study, «этнографическим сюжетом» . «Реквием по этносу» – потому что, по Тишкову, никакого этноса на самом деле нет, этнос – конструируемый воображением концепт. Существует, однако, «этничность» , которую понимают по-разному и которую, с известными оговорками, можно понимать как «форму социальной организации культурных различий» . Это не этносы рождаются, умирают вступают в конфликты друг с другом – нет. «Происходит путешествие индивидуальной/коллективной идентичности по набору доступных в данный момент культурных конфигураций или систем, причем в ряде случаев эти системы и возникают в результате дрейфа идентичности».

Один из признаков этнической общности – миф об общей судьбе этой общности, представление о собственной причастности к ней. До тех пор, пока мы разделяем этот миф, мы – единый народ. И различия творим мы сами, причем решающую роль в создании этнических мифов играют государство и интеллектуальная элита – те же самые ученые. Грустно сознавать, что именно ученые – лингвисты, антропологи, этнографы, историки – а также писатели стояли у истоков большинства современных этнических конфликтов. Провоцировали людей на резню своими книгами, статьями… Но Тишков называет имена. Так, дальновидные люди еще в середине 1980-х говорили: «Этот Ардзинба со своими писаниями по хеттологии доведет нас до войны с грузинами».

Мысль об ответственности ученого – и, говоря шире, интеллектуала-гуманитария – в книге ключевая. Мы уже успели привыкнуть к тотальной безответственности речей и к тому, что даже в самых вопиющих случаях гуманитарии готовы принести мир и ответственность в жертву весьма абстрактно понимаемой свободе. Немудрено, что слова Тишкова о том, что «историки и другие интеллектуалы не только отражают историю, но и творят (конструируют) реальность, причем как в созидательных, так и в разрушительных вариантах» многим покажутся ересью. Строго говоря, это и есть ересь – как и мысль о том, что XXI век, в отличие от века XX, станет «веком большинств» , что пора ставить вопрос о защите от агрессивного напора «меньшинств» , которые конструируют себя с завидной легкостью и быстротой. Если так, то в перспективы у нас не малые войны и конфликты, но столкновения «большинств», ибо без конфликтов человечество еще не научилось существовать… Печально – но Тишков красивым теориям предпочитает грубую реальность.

Российская газета| Валерий Александрович, вы директор института, где одной из главных дисциплин является этнография, заявляете, что понятие этнос не просто ошибочно, а вредно. Неверно, по-вашему, и одно из основополагающих положений Конституции, что Россия - это "многонациональный народ". Правильнее - многонародная нация. Не взрывоопасны ли подобные мнения в стране, где межнациональные проблемы очень остры?

Валерий Тишков| Прежде всего хочу подчеркнуть, что вокруг понятия "этнос" много неясностей. Достаточно вспомнить так называемую "теорию пассионарности" Льва Гумилева, которой спекулируют националисты разных мастей. А ведь в мировой науке это понятие вообще не используется. За последние годы в моем директорском досье скопились десятки документов от лидеров этнических общин и организаций, и все с одной просьбой: дать официальное заключение, существует ли тот или иной этнос как самостоятельный народ со своей собственной историей и культурой. Факт очень показательный. Люди, группы хотят состояться в истории через академическое признание. Иными словами, есть положительное заключение науки - есть и народ.

Но чувство общности по этнической принадлежности не создается по решению даже самых авторитетных академиков. Оно возникает в ходе исторического процесса, а не вычитывается из журнальных статей, авторы которых выдают желаемое за действительное, умело играя на таком тонком инструменте, как этничность. Обратите внимание: выезжая за границу, каждый из жителей России говорит о себе как о гражданине российской национальности. Однако внутри страны активисты этнических групп пытаются подогревать в их среде стремление называть себя этносом, нацией, национальностью. За этим стоят как советская традиция, так и современный политический интерес. Единство россиян от этого страдает.

РГ| Не потому ли вы негативно относитесь к понятию "этнос"?

Тишков| Расставим точки над "i". Я нигде не призывал устранить многообразие человечества. Оно никогда не будет этнически и культурно однородным. Речь о другом: какой смысл придается многообразию. Есть общества, где доминирует так называемый гражданский национализм. То есть общность между людьми определяется не их этнической принадлежностью, а страной, гражданами которой они являются. Соответственно и сами эти государства называют себя национальными. Даже Индия и Индонезия, где великое множество этнических общностей, расовых и религиозных групп, которые зачастую не говорят на одном языке, тем не менее являются национальными государствами. Тот же статус сегодня и у бывших республик СССР, хотя там проживают представители разных народов.

А вот Россия продолжает оставаться в старых категориях - многонациональным государством. Но ведь здесь веками вместе живут люди разного этнического происхождения и религиозных убеждений, они имеют общую историю, культурные ценности, общий язык общения - русский. У россиян больше оснований говорить о себе как о единой нации, чем у народов многих других государств, где даже нет общего языка общения.

РГ| В СССР пытались создать единую нацию - советский народ, однако когда "цемент" КПСС и КГБ ослаб, конструкция рассыпалась. Пожелание строить российскую гражданскую нацию - не такие же прожекты?

Тишков| Наоборот, чудовищное отставание. Ведь коммунистами идея нации была спущена на уровень этнических автономий, республик. По сути, именно они были национальными государствами, а не СССР. Причем большие ресурсы выделялись на спонсирование этничности.

Уверяю вас, СССР был не тюрьмой наций, а их колыбелью. Фактически он сконструировал многие социалистические (коренные) нации, о которых сами эти люди в большинстве случаев мало что слышали. Скажем, Поволжье, Сибирь, Кавказ и Средняя Азия до советской власти представляли собой регионы, где, например, из-за постоянного смешения населения и меняющихся границ расселения один народ превращался в другой. Из-за конструирования "социалистических наций" жители страны были жестко расписаны: или чеченец, или ингуш, но никак не вайнах. Или татарин, или башкир, но никак не татаро-башкир. В СССР, по словам писателя Фазиля Искандера, "национальность превратилась в дурную формальность", от которой страдали миллионы людей, особенно потомки от смешанных браков.

А советский народ как гражданская нация, безусловно, существовал, и распался он, прежде всего, по политическим причинам, хотя раскол прошел по границам союзных республик, отданных в распоряжение "социалистических наций". Повторять такие ошибки государственного устройства больше нельзя, но и "оставлять одну нацию" тоже невозможно. В России должны сосуществовать и этнонации, и российская гражданская нация.

РГ| Но что вы предложите человеку, который хочет быть татарином, чувашом, русским?

Тишков| Ни в коем случае не надо из чувашей, русских, евреев и других "делать новых людей", формировать единую российскую нацию. Причем под словом "единая" часто подразумевают "единственная". Это глубокое заблуждение. Чуваши, русские, евреи, татары, якуты и все другие граждане России - уже давно многонародная российская нация! Для них принадлежность к стране намного важнее, чем принадлежность к этнической группе. Кроме тех, кто болен этническим национализмом и отвергает российскость.

РГ| Интересно, что этнический национализм всегда выступает противником гражданского. Когда-то и англичане не желали становиться британцами.

Тишков| Верно. Но хватило 20 лет, чтобы утвердилось понятие британской нации. Что касается России, то у нас сегодня главными противниками идеи российской нации являются русские националисты. Они считают, что нет такого понятия - россияне, что это чуть ли не марсиане. Вот ко мне обратился депутат Госдумы Алексей Митрофанов: дайте заключение института, что такое россияне? Якобы есть нации-этносы, достигшие высшей стадии развития, и Российское государство образовала русская нация. И все. А россияне - это, дескать, эвфемизм, ложное слово.

Подобный подход создает для России большие проблемы. Если русские, кстати, впервые после распада СССР составившие 80 процентов населения, будут "тянуть на себя одеяло", то так можно разрушить страну. В нашей стране русские не только составляют большинство, но их язык и культура безоговорочно доминируют, постоянно подвергая добровольной ассимиляции представителей малых культур в составе российского народа. Россию создал не русский этнос, а российский многоэтничный демос с доминирующей русской культурой и русским языком. На этом Россия стояла и будет стоять.

РГ| Нередко говорят, что советской, а сегодня российской власти следовало бы поучиться у царского самодержавия вести национальную политику. Мол, оно действовало куда гибче...

Тишков| Хотя самодержавие поддерживало разные обычаи, религии, национально-культурные автономии, но важно, что это напрямую не привязывалось к территории. Никто не говорил: эта местность для чувашей и они здесь главные, эта - для ингушей, и они здесь руководят. В то же время самодержавие, конечно, проводило и колонизаторскую политику, насильственно обращая "инородцев" в православие, устанавливая "черты оседлости".

Противоречивой была и советская политика. Скажем, создание союзных и автономных республик способствовало развитию территорий и сохранению культур. Но удовлетворить пожелания всех было практически невозможно. Тем более что требовалось учитывать не только этнические, но и экономические факторы. Скажем, создавая республики для кабардинцев и балкарцев, черкесов и карачаевцев, экономически целесообразно было соединить горную местность, где очень мало ресурсов, с предгорьями, где есть угодья. Так, кабардинцев объединили с балкарцами, хотя по языку балкарцы ближе к карачаевцам, а кабардинцы к черкесам. Карачаевцев объединили с черкесами. Спустя многие десятилетия здесь уже сложились новые республиканские общности, и переделывать ничего не нужно. Требуется лишь улучшать условия жизни.

Книга В. А. Тишкова хотя и претендует на роль монографии, однако таковой в реальности не является. Это - совокупность очерков, довольно слабо связанных друг с другом. Отсюда и обилие рассматриваемых в ней сюжетов. Во второй главе «Единство и многообразие культур» автор предпринимает попытку рассмотреть чуть ли не всю историю человечества, начиная с появления первых еще формирующихся людей и даже несколько раньше. Так как В. А. Тишков сам этими вопросами специально никогда не занимался, то у него получилась крайне поверхностная компиляция, содержащая массу неточностей и прямых ошибок. Ненамного лучше и некоторые другие главы книги. Обстоятельный разбор всей книги в целом занял бы слишком много места, да и вряд ли в нем есть необходимость: особого интереса для науки она не представляет.

Поэтому я остановлюсь лишь на взглядах В. А. Тишкова на этнос, которые получили достаточно четкое выражение в названии этого труда.

Прежде всего оговорюсь, что мое отношение к взглядам и работам В. А. Тишкова, посвященным практическим проблемам этно-политологии, далеко не однозначно. У него имеются такие положения, с которыми я целиком согласен. Я, например, готов полностью подписаться под всем тем, что содержится в его статье «Язык и алфавит как политика». И в обсуждаемой книге есть немало положений, которые я разделяю (резко отрицательное отношение к посвященным этносу сочинениям С. Е. Рыбакова, к многочисленным учебникам под названием «Социальная антропология», «Социально-культурная антропология» и т. п., которые пишутся людьми, которые пришли в эту науку извне и ничего в ней не смыслят, к этно-психологии, к характеристике СССР как империи, взгляд на концепцию этносов Л. Н. Гумилева как паранаучную и многое другое). Но с отстаиваемыми В. А. Тишковым взглядами на этнос я согласиться никак не могу. Совокупность взглядов того или иного ученого по тому или иному вопросу принято именовать концепцией. Но при внимательном чтении книги В. А. Тишкова закрадываются сомнения в том, можно ли говорить о наличии у него концепции этноса в точном смысле слова. Дело в том, что на разных ее страницах содержатся не просто разные, но довольно часто совершенно не совместимые друг с другом высказывания. На одних страницах он пишет о том, что этносы (народы, этнические группы, этнические общности) существовали на всех этапах человеческой истории и, бесспорно, существуют сейчас (с. 54, 59, 61, 64, 69–71, 85, 98–99) , и дается их определение, мало отличающееся от тех, что встречается в нашей этнографической литературе (с. 60). На других же страницах, напротив, где в завуалированной форме, а где и совершенно открыто отстаивается взгляд, что в реальности этносов нет (с. 59, 60, 116, 125). Это делает позицию В. А. Тишкова в известном смысле совершенно неуязвимой. Если его упрекнут в отрицании бытия этносов, он всегда может заявить, что его неправильно поняли, неправильно истолковали, и в доказательство сослаться на одни места книги. Если же скажут, что он, по существу, придерживается традиционной точки зрения на этносы, он вполне может отослать собеседника к другим ее страницам.

Весьма двусмысленно само название обсуждаемой книги – «Реквием по этносу». Большинство читателей поняли его как полное отрицание бытия этносов. Но ведь заупокойную молитву читают по тому, кто жил, но к настоящему времени распрощался с жизнью. Выходит, что хотя этносов сейчас уже нет, но раньше все же они существовали. Вот и попробуй разберись, что хотел сказать автор.

И все-таки пафос книги состоит в опровержении существовавших в советской этнографической науке взглядов на этнос. Я говорю не о взгляде, а о взглядах, ибо разные советские этнографы далеко не одинаково понимали природу этносов. Но общее в их представлениях действительно было: в частности, все они признавали объективное существования этнических общностей. С тем чтобы опровергнуть традиционное понимание этноса, автор приписывает его сторонникам представления, которых, насколько я знаю, никто из них не придерживался: полная гомогенность культуры каждого из этносов (с. 60), их неизменность (с. 55), жесткость границ между ними и т. п.

Концепции всех советских этнографов В. А. Тишков причисляет к направлению, которое в западной науке принято именовать примордиализмом. Действительно, взгляды некоторых из них близ-ки к примордиалистским. Некоторых, но далеко не всех. В примордиалисты В. А. Тишков зачисляет, в частности, и меня. Он же объявляет меня апологетом концепции этносов Ю. В. Бромлея (с. 10), ссылаясь при этом, как ни странно, на мою работу, в которой нет ни единого слова ни об этносах, ни о концепции Ю. В. Бромлея . В действительности мои взгляды на этнические общности сложились совершенно независимо от воззрений Ю. В. Бромлея и существенно отличаются от них. В отличие от примордиалистов я считаю, что этнос представляет собой явление исключительно социальное, но ни в коем случае не биосоциальное, тем более биологическое, что этносы существовали не всегда, а возникли лишь с переходом от первобытности к цивилизации. Раньше же их не было. Я не только не являюсь сторонником «органицистского» понимания этносов, но, наоборот, всегда выступал с критикой взгляда на этнос как на особый организм, имеющий свои собственные законы развития. Согласно моей точке зрения, этнос не имеет и не может иметь ни экономической, ни политической организации, он не есть ни общество, ни подразделение общества, а всего лишь определенная группировка населения общества. Не является он и коллективом. Вообще я никогда не говорил ни о какой этнической субстанции, ни о чем-то на нее похожем .

Примордиализму В. А. Тишков противопоставляет направление, которое он именует социальным конструктивизмом. Последний часто характеризуют как принципиально новый подход к обществу и социальным явлениям. В действительности же ничего нового, кроме названия, здесь нет. Это то течение социальной мысли, которое возникло очень давно и всегда было известно под названием волюнтаризма. Суть последнего всегда состояла в том, что все социальные явления и ход истории всецело определяются волей людей. В этом взгляде, несомненно, содержится определенная крупица истины, но она в нем доведена до абсурда. В отличие от природы общество есть продукт деятельности людей. Все социальные институты, учреждения и т. п. создаются людьми и в этом смысле являются творениями людей, являются социальными конструкциями.

Самый важный вопрос, который возникает при этом: если люди создают социальные институты в соответствии со своими взглядами, то чем же определяются эти их взгляды? Четко определенный ответ на этот вопрос дает марксизм, к которому В. А. Тишков относится весьма враждебно. Как известно, материалистическое понимание истории исходит из того, что существующая вне человеческого сознания социальная реальность складывается из двух видов общественных отношений. Первый вид – отношения материальные, то есть существующие вне и независимо от сознания и воли лю- дей. Таковы социально-экономические связи. Существующие вне и независимо от сознания и воли людей социально-экономические отношения определяют их сознание и волю и, тем самым, детерминируют их действия и, следовательно, все прочие социальные отношения, которые являются волевыми. Волевые отношения, так же как и материальные, несомненно, существуют не в сознании людей, а вне его. Но в отличие от материальных связей, которые существуют независимо от сознания, они являются порождением сознания и в этом смысле зависят от него, являются субъективными. Но они не только субъективны: материальные социально-экономические отношения, детерминируя сознание, тем самым, определяют их характер. В силу этого волевые отношения одновременно и зависят от сознания, и не зависят, одновременно и субъективны, и объективны, причем степень субъективности и объективности разных волевых отношений (и их узлов, которые принято называть социальными институтами) может быть самой различной: одни из них могут быть почти чисто объективными, другие – преимущественно субъективными, а прочие занимать промежуточное положение. Так, например, в обществе, которое расколото на антагонистические классы, государства не может не быть. Люди, живущие в нем, с неизбежностью должны создавать институт государства. От природы социально-экономического строя зависят и формы государственного устройства. Существуют такие способы производства, при которых государство необходимо является монархическим по форме правления и деспотическим по политическому режиму. Но, когда, в принципе, в обществе возможны различные формы правления и политические режимы, выбор зависит не от свободной воли людей, а от соотношения политических сил и многих других объективных условий. Таким образом, все продукты социальной деятельности людей в конечном счете всегда объективно обусловлены.

Материалистического понимания истории придерживаются сей-час немногие. Но независимо от отношения к марксизму все прекрасно понимают, что социальная деятельность человека, в результате которой появляются различные социальные феномены, включая этносы, может носить различный характер. Она может быть стихийной: в ее результате возникают социальные явления, о которых люди даже и не помышляли, возникновения которых они не ожидали. Социальная деятельность может быть вполне сознательной, когда люди сознательно, преднамеренно создают те или иные социальные конструкты. Конечно, грань между стихийной и сознательной социальной деятельностью весьма относительна: нет деятельности, которая была бы абсолютно стихийной, так же как и деятельности, которая всецело была бы свободной, сознательной, и между двумя выделенными полюсами существует масса переходных форм, но тем не менее эти два вида социального творчества все мыслители, занимавшиеся обществом, так или иначе, если не эксплицитно, то имплицитно, различают.

В качестве примера почти исключительно сознательной деятельности можно привести создание и ликвидацию политических партий. Люди принимают решение создать партию, собирают учредительный съезд, принимают программу, а в последующем могут партию и распустить, упразднить. В том, что данная партия в период от создания до ликвидации существовала вне и независимо от сознания наблюдателей, исследователей, ни у кого не может возникнуть никаких сомнений. Бесспорно, что в это время она существовала также и вне сознания своих создателей и своих членов. Если здесь и может возникнуть вопрос, то только о том, существовала ли эта партия независимо от сознания своих деятелей. И ответ на него один: и да, и нет, в одном отношении она существовала независимо от сознания своих членов, в другом – в определенной степени зависимо.

Таким образом, даже если полностью встать на позиции социального конструктивизма, все же, чтобы полностью не порвать с реальностью, приходится признать, что даже сознательно создаваемые социальные конструкции существуют не только вне сознания своих творцов, но в значительной степени и независимо от него. На основании того, что политические партии создаются и ликвидируются людьми, никому пока не пришло в голову написать «Реквием по политическим партиям». Написан лишь «Реквием по этносу», хотя сам же В. А. Тишков признает, что по крайней мере в прошлом человечества этнические общности чаше всего не сознательно создавались людьми, а возникали в результате процесса исторической эволюции, то есть стихийно (с. 105).

Если проследить ход рассуждений, который привел В. А. Тишкова к сугубо субъективистской трактовке этносов (он же и есть путь обоснования этой трактовки), то очень коротко он сведется к следующему. Прежде всего, наряду с понятием этноса у него появляется понятие этничности, которое рассматривается как более важное, чем первое. Этнос начинает трактоваться как вторичное, как чуть ли не производное от этничности, которая характеризуется как «субстанция» и даже «первичная субстанция» (с. 33, 96). Согласиться с этим, на мой взгляд, совершенно невозможно. Этничность есть не что иное, как принадлежность к этносу. Если нет этносов, то нет и не может быть никакой этничности. В отношении этноса и этничности первичным является этнос. Следующий шаг, который делает В. А. Тишков, – этнос практически исчезает, остается одна лишь этничность. Соответственно теория этноса переименовывается в теорию этичности. В последующем этничность, то есть принадлежность к этносу, сводится к этнической идентификации индивидов, то есть к осознанию ими своей принадлежности к этносу, а затем просто к созданию человеком своей этнической идентификации самой по себе взятой. Таким образом, этничность полностью отрывается от этноса и превращается в явление индивидуального сознания. А сознанием можно манипулировать. Этнической манипуляцией занимаются и частные этнические пред-приниматели, и государство. По воле государства создаются и ликвидируются те или иные этничности, а тем самым, и этносы.

Концепции именно этничности, а не этноса, возникли первоначально в США. И понять их создателей можно. Бесспорно, существует американская нация, объединяющая все население страны, но почти бесспорно, что нет единого американского этноса. Понятию этноса ближе всего в США соответствует та совокупность членов их населения, которую принято назвать WASP (white Anglo-Saxon Protestant). Некоторыми чертами этноса обладает совокупность афро-американцев (американских негров). Но к той и другой общности принадлежит лишь часть населения страны. А больше никаких других общностей, которые могли бы претендовать на статус этносов, в стране нет. Остальная часть населения США принадлежит либо к периферийным частям, либо к диаспорам тех или иных этносов, ядра которых находятся в иных странах . Диаспоры постоянно пополняются и растворяются. Идет языковая и культурная ассимиляция. Иммигранты и их потомки в большинстве случаев шаг за шагом утрачивают свой прежний язык и культуру. В конце концов единственное, что у них остается, – это лишь память о происхождении, а тем самым, одна лишь этническая самоидентификация. Да и о сохранении этими людьми этнической идентификации нужно говорить с большой осторожностью. Она расщепляется: человек нередко обладает не одной, а несколькими конкурирующими этническими идентификациями. Все это создает благоприятные условия для манипулирования, для «этнического предпринимательства».

Но нельзя же принимать этническую ситуацию в США за норму. В других странах этносы или по крайней мере их ядра жили и во многом и сейчас продолжают жить более или менее компактными группами на определенных территориях, которые принято называть этническими. И люди здесь, вопреки утверждениям В. А. Тиш-кова, не создают свою этническую самоидентификацию, она диктуется им условиями жизни. Процесс их социализации включает в себя в качестве необходимого момента, если можно так выразиться, этнизацию. У них в процессе социализации формируется не просто даже сознание, а чувство этнической принадлежности. А чувства, как известно, возникнув, уже не зависят от сознания и воли людей, хотя со временем могут и меняться.

Нельзя сказать, что явления, столь характерные для этнической ситуации в США, совершенно неизвестны в других странах. В чем-то похожая ситуация возникает сейчас в государствах Западной Европы в результате массового притока мигрантов из стран Центральной и Восточной Европы, Азии и Африки. Если обратиться к истории СССР, то хорошо известным явлением была массовая языковая и культурная ассимиляция евреев; в результате у многих из них возникли две конкурирующие этнические самоидентификации: старая – еврейская и новая – русская. Характерен и приведенный в книге В. А. Тишкова пример с московскими армянами (с. 111–112).

Но, пожалуй, главное своеобразие этнической ситуации на той территории, которая совпадает с современной Россией, в определенной степени связано с тем, что там существовало лишь два вполне сформировавшихся этноса: русские и казанские татары. Все же остальные «народы» вошли в состав населения России, когда они еще находились на стадии доклассового общества, и поэтому этносами к этому времени не были. Они представляли собой конгломераты общин или многообщинных социоисторических организмов, члены которых говорили на одном или сходных языках или имели общую или сходные культуры . Процесс формирования этносов начался у них только после вхождения в состав России, да и то далеко не сразу, а у некоторых он до сих пор не завершился и, не исключено, никогда не завершится. Этот процесс, происходивший и под воздействием российской администрации, и в обстановке интенсивного влияния русской культуры и русского языка, существенно отличался от обычного формирования этносов . Именно некоторые особенности этого процесса и, прежде всего, его незавершенность использует В. А. Тишков для обоснования своего понимания этносов (с. 62–63).

Но чтобы он ни говорил о том, что и частные «этнические предприниматели», и государство могут по своему произволу создавать и уничтожать этносы, ни одного сколько-нибудь убедительного примера привести он не смог. Все, что пишет о немцах США (с. 105–106), к делу не относится, ибо эта совокупность людей никогда не была этносом и не становится им. Как утверждает В. А. Тишков, в России во время последней переписи населения по воле этнических активистов и ЦСУ исчез один этнос – мордва – и возникли два новых: эрзя и мокша (с. 122). Этот пример не только не подтверждает его концепцию, а, наоборот, работает против нее. Ведь эрзя и мокша как определенные культурно-языковые группы существовали давно. И как ученые и администраторы ни пытались убедить их представителей в том, что они вместе взятые составляют единый этнос – мордовский, ничего у них не получилось. Не помогло и создание Мордовской республики. Как только людям дали возможность свободно определить свою этническую принадлежность, миф о едином мордовском этносе рассыпался.

Главная ошибка В. А. Тишкова заключается в том, что он, исходя из своей концепции этничности, полагает, что представления администраторов и даже ученых (не говоря уже о людях, некомпетентных в данном вопросе) об этносах и сами эти реальные этносы суть одно и то же. Иначе говоря, он не различает этносы, как они существуют реально, вне сознания, и этносы, как они предстают в сознании тех или иных индивидов. В действительности же представления людей о реальных этносах, о границах между ними и т. п. могут быть как истинными, так и ложными.

Одна из причин, которая привела В. А. Тишкова к подобного рода, на мой взгляд, весьма печальным результатам, заключается в том, что он оказался не в состоянии создать подлинной теории этноса. А это, в свою очередь, в определенной степени связано с тем, что он не понимает природы научной теории. Я не буду здесь заниматься детальной критикой его взглядов на теорию и ее отношение к эмпирии, ибо это было сделано мною в другой работе . Те продукты ума, которые В. А. Тишков принимает за теории, в действительности никакими теориями не являются. Иначе бы он не писал о том, что теория должна создаваться этнографами исключительно лишь на основе собственных полевых материалов и появляться первоначально в виде заметок на полях полевого дневника. В качестве примера соединения теории с эмпирией он приводит свою книгу «Общество в вооруженном конфликте. Этнография чеченской войны» (М., 2003). В действительности же в этой книге, в целом весьма содержательной и интересной, нет ничего даже отдаленно похожего на теорию. И воинствующий антитеоретический подход В. А. Тишкова не случаен. Он целиком ориентируется на западную этнологию, а ее давно уже постиг полный теоретический паралич.

Непонимание сущности теории во многом связано у В. А. Тишкова с незнанием философии. О том, что он с ней плохо, а может быть, и совсем не знаком, свидетельствуют его утверждения, что позитивизм придерживается теории отражения (с. 41) и что марксистский подход есть разновидность позитивистского (с. 107). В действительности же все без исключения позитивисты, от самых первых до нынешних, всегда отвергали и отвергают теорию отражения. В этом отношении их точка зрения полностью совпадает с той, которой придерживается В. А. Тишков. Он также противник взгляда, согласно которому познание есть отражение объективной реальности, он, так же как и все позитивисты, если и не отрицает прямо существования объективной реальности, то по меньшей мере сомневается в этом (с. 10). Это гармонически дополняется у него столь характерным для философии постмодерна неприятием объективной истины (с. 10), без которой, кстати сказать, нет и не может быть никакой науки. Здесь В. А. Тишков опять-таки проявляет крайнюю непоследовательность. Ведь если нет объективной истины, то он не вправе ни доказывать истинность защищаемых им положений, ни опровергать тезисы своих оппонентов. Все выдвигаемые концепции равноценны, не имеют никаких преимуществ друг перед другом. Если и существует истина, то она субъективна. У каждого своя правда, покушаться на которую никто не имеет ни малейшего права. Уже тот факт, что В. А. Тишков в своей книге всеми силами защищает истинность своих взглядов и стремится опровергнуть доводы своих оппонентов, неопровержимо свидетельствует, что он, отвергая объективную истину на словах, в теории, признает ее на практике. Да иначе и быть не может, ведь он же считает себя ученым.

Возвращаясь к трактовке В. А. Тишковым марксизма, необходимо подчеркнуть, что марксистская философия есть материализм, и в качестве такового она совершенно не совместима с позитивизмом, который всегда был и остается агностицизмом и феноменализмом. Известно, какой беспощадной критике подвергали К. Маркс и Ф. Энгельс представителей «первого позитивизма» – О. Конта, Дж. С. Милля и Г. Спенсера, а В. И. Ленин в книге «Материализм и эмпириокритицизм» – основоположников «второго позитивизма» (эмпириокритицизма) – Р. Авенариуса и Э. Маха.

В заключение несколько слов об этике научной полемики. Одна из важнейших ее норм состоит в том, что нельзя приписывать оппоненту того, чего он не говорил и не писал. А между тем в книге В. А. Тишкова есть такое утверждение: «...Сегодня сомневающихся в историко-эволюционных схемах моргановских и марксовых времен обзывают “философствующими постмодернистами”, “невеждами и интеллектуальными мошенниками”» (с. 9). Затем следует ссылка на одну из моих работ. Что же в действительности было в ней написано? Приведу полный текст: «К настоящему времени мода на философию постмодерна на Западе проходит, если уже не прошла. Появилось немало работ, в которых философствующие постмодернисты предстали не только как невежды, но и интеллектуальные мошенники» . Как видно из цитаты, речь в ней идет вовсе не о наших ученых, сомневающихся в правильности моргановских и марксовых схем эволюции общества, а о современных западных философах-постмодернистах. Во-вторых, в ней дается не моя оценка взглядов этих людей, а излагаются выводы, к которым пришли другие, западные же мыслители на основе детального анализа работ виднейших представителей философии постмодерна. Кстати говоря, автор прекрасно понимает, о чем именно в моей работе идет речь. Ведь недаром он далее пытается любым способом ослабить или даже полностью снять критику философов-постмодер-нистов, содержащуюся в приводимой мною в качестве примера книге А. Сокала и Ж. Брикмона «Интеллектуальные уловки. Критика современной философии постмодерна» (Париж, 1997; рус. пер. с англ. изд. – М., 2002). Во-первых, он говорит об этой книге как о «поспешно» переведенной на русский язык. Что это значит – она из-за спешки была плохо переведена? Автор никак не расшифровывает этого своего высказывания. И, кстати сказать, о какой поспешности может идти речь, если от первого издания этой книги на Западе до выхода русского перевода прошло ни мало ни много, а пять лет? А далее утверждается, что ссылаться на эту книгу «все равно, что сослаться на работы математика А. Т. Фоменко по псевдо-разоблачению современной профессиональной историографии как некого мошенничества, включая якобы фальсификацию древненовгородских культурно-исторических пластов и ранних письменных источников» (с. 9). Подобное сопоставление опусов А. Т. Фоменко и книги двух названных авторов просто-напросто совершенно нелепо. А. Т. Фоменко вторгается в область, в которой он вообще ничего не смыслит. Иное дело – А. Сокал и Ж. Брикмон. Оба они крупные физики-теоретики. И они неопровержимо доказывают, что философы-постмодернисты (Ж. Лакан, Ю. Кристева, Л. Иригарей, Б. Лятур, Ж. Бодрийар, Ж. Делез, Ф. Гваттари, П. Вирилио), пытающиеся использовать данные физики для подкрепления своих позиций, эту науку совершенно не знают, ничего в ней не понимают и выступают в этой области не только как полные невежды, но и откровенные мошенники.

Должен признаться, я не думаю, что рассмотренные выше абзацы книги В. А. Тишкова написаны им самим. Полагаю, что книги А. Сокала и Ж. Брикмона он сам не читал, а, может быть, даже и в руки не брал. Скорее всего, эту, поистине медвежью, услугу оказал ему один из тех людей, которым он в конце введения выражает признательность «за консультации и другую помощь» (с. 17). Здесь я могу ему только посочувствовать. Поневоле вспомнишь: «Услуж-ливый дурак опаснее врага».

Тишков, В. А. Этнология и политика. – М., 2001. – С. 215–222.

Семенов, Ю. И. О моем «пути в первобытность» // Академик Ю. В. Бромлей и отечественная этнология. 1960–1990-е годы. – М., 2003.

Семенов, Ю. И. Философия истории от древности до наших дней: Общая теория, основные проблемы, идеи и концепции. – М., 2003. – С. 35–43.

Об этих понятиях см. там же. – С. 39–40.

Подробнее об этом см: Семенов, Ю. И. Философия истории... – С. 46–50, 59–61.

Этот вопрос подробно рассмотрен в: Семенов, Ю. И. Поздние первобытные и предклассовые общества Севера Европейской части России, Сибири и Русской Америки в составе Российской империи // Национальная политика в императорской России. Поздние первобытные и предклассовые общества Севера Европейской части России, Сибири и Русской Америки. – М., 1998.

Семенов, Ю. И. О моем «пути в первобытность».

Семенов, Ю. И. О моем «пути в первобытность». – С. 209.

О Г Л А В Л Е Н И Е

Эта книга о социально-культурной антропологии, включая этнологию, и об этнографическом методе как фундаменте одной из самых всеохватывающих и влиятельных гуманитарных дисциплин, а также о самих этнографах/этнологах/антропологах, - так по-разному называют себя те, кто занимается данной наукой. Задача книги формулируется просто: если я вместе со многими другими этнологами и историками разделяю мнение, что в основе современного мирового процесса лежит не просто эволюция мировых систем и организмов, а плотное и постоянное взаимодействие факторов глобальной интеграции и локальной автономии (феномен, иногда называемый глокализацией), тогда почему бы не считать главным в этнографическом методе включенного наблюдения установку видеть "все и во всем" (everything everywhere, используя слова Джорджа Маркуса1 )?

Тем самым возможно радикально расширить горизонты дисциплины, преодолев нишу этничности и групповую категоризацию предмета научного изучения ("только этнос и ничего кроме этноса"2 ). Это гораздо более обещающий путь познания культурного разнообразия и культурных смыслов деятельности человека и создаваемых им различных социальных коалиций по сравнению с исследованием дискретных единиц антропологического (этнологического) анализа и их отношений между собой. Однако эта установка современной интерпретивной антропологии трудно воспринимается в российском научном сообществе и поэтому вынуждает меня вступать в полемику с моими критиками, хотя я всячески старался избегать этого все последние годы в расчете на постепенно приходящее понимание.

Как мне представляется, в основе антропологического (этнологического) подхода лежит простая вещь: я вижу то, что я знаю, и я знаю то, что я вижу. Другими словами, включенное наблюдение антрополога и поставленная им исследовательская задача определяются в решающей мере его предшествующим знанием и умением, собственными культурными установками и господствующими предписаниями. "Привези мне с Таймыра матриархат у нганасан", - наставлял В.О. Долгих своего молодого аспиранта Ю.Ь. Симченко во времена всеобщего увлечения со-

ветских этнографов матриархатом как ранней стадией первобыт- но-общинного общества3 .

В свою очередь антропологическое знание берет свое начало из целенаправленного наблюдаемого и анализируемого первичного материала, который может быть не только живой действительностью, но и остатками прошлой жизни. Но в любом случае этно в корневой основе нашей дисциплины означает не коллективную субстанцию, а специфический метод и взгляд. «Почему ваш магазин называется "Этнос"», - спросил я владелицу маленькой лавки в Венеции. "А это то, что я собираю по деревням, и то, что выглядит не так, как многое, что нас окружает", - ответила итальянка и вручила мне свою визитную карточку, на которой красовалось название магазина. В этом ответе было больше истины, чем в ставшем хрестоматийным утверждении, что с древнегреческих времен "этнос" означает "народ".

Если ученый имеет установку изучать "традиционную культуру" как некогда существовавшую или трудно сохраняющуюся культурную норму, то он не видит культурного смысла в придорожном оптовом рынке, комплексе заправочной станции или в местоположении и названии автобусной остановки, а "Макдональдс" в городе и громогласная поп-музыка на деревенской улице его ужасают и раздражают как разрушители искомой или лелеемой культурной чистоты. Если ученый занимается древними обществами и культурами, то его "уход в первобытность", столь убедительно описанный Ю.И. Семеновым4 , конечно, гораздо более успешен, чем обратная дорога в современность. Такому исследователю представляется безусловным приоритетом анализ законов и стадий общественной эволюции, которые, в свою очередь, должны определяться реально существующими социально-истори- ческими организмами (социоры, как их называет Ю.И. Семенов).

Для "первобытника" да и для этнографа-традиционалиста в современности интересны рецидивы архаики и их скрываемая первичная значимость. Реформируемая российская экономика и меняющийся уклад жизни, включая новые отношения собственности, представляются ими как возвращение или заимствование одного из "способов производств", существуюших в качестве стадии исторической эволюции, а человеческие стратегии освоения новых возможностей в условиях рыночных реформ рассматриваются как извлечение из культурного арсенала архаических механизмов кризисного выживания.

Разглядывание первобытности в современных коллизиях считается торговой маркой этнографов и антропологов (историки злоупотребляют этим явно меньше). Такой взгляд почти всегда вызывает волнительный интерес неофитов и тех, кто не спо-

собен найти объяснение нынешних проблем современными факторами, а их решение современными средствами. Как считают апологеты глубоких этнографических реконструкций, если бы российское общество знало, что чеченцы - это доживший до наших дней этнокультурный реликт ("примордиальная этническая нация", по словам американского антрополога и журналиста Анатоля Ливена), что они продолжают жить по законам обществ эпохи военной демократии и что они по своему менталитету и духу есть настоящие античные воины ("Антеи с гранатометами", как их определил тот же Дивен), тогда бы российские политики

и военные не начали войну в Чечне и не совершили бы тем самым "ошибку колониальной этнографии" 5 .

Ученые, пребывающие в рамках больших эволюционных схем

и позитивистского видения, воспринимают как враждебное "западное влияние" призывы других коллег посмотреть диалогичным взглядом на окружающую сложность и неопределенность мира и одновременно на себя в этом мире, сделать предметом анализа не только отражаемую реальность, но и реальность отражения и интерпретации. В этом "западном влиянии" самый большой грех в российском обществознании называется страшным словом постмодернизм. Как когда-то Н.С. Хрущев обозначал зачинателей модернистских интерпретаций в советском искусстве грубым словом, так и сегодня сомневающихся в историко-эволюционных схемах моргановских и марксовых времен обзывают "философствую-

щими постмодернистами", "невеждами и интеллектуальными мошенниками"6 . При этом авторы этих ругательств не утруждают себя анализом работ инициаторов и последователей интерпретивной антропологии или же оценок профессиональных историков антропологического знания, а всего лишь отсылают читателя к поспешно переведенной на русский язык книге об "интеллектуальных уловках" постмодернизма, написанной двумя зарубежными профессорами физики. Это все равно, что сослаться на работы математика А.Т. Фоменко по псевдоразоблачению современной профессиональной историографии как некоего мошенничества, включая якобы фальсификацию древненовгородских культурноархеологических пластов и ранних письменных источников.

Ирония заключается в том, что под "западным влиянием" Г.Л. Моргана, К. Маркса, Ч. Дарвина, Ч. Спенсера, Э. Тэйлора, М. Вебера устойчиво пребывает отечественный эволюционизм, основанный на позитивистской схематике, а современная интерпретивная герменевника, в том числе так называемый постмодернизм, как навязанный лейбл для одного из критических направлений, на самом деле восходит к русским (российским) корням, связанным с именем М.М. Ьахтина и с творчеством русско-

го литературного и изобразительного авангарда. Однако тщетно искать в российских компендиумах философии истории и в учебниках по этнологии7 упоминания в текстах наиболее цитируемых

в мировой социально-культурной антропологии отечественных ученых, таких, как В.Я. Пропп или М.М. Ьахтин. Вот "незападные" Морган, Маркс, Тэйлор - это пожалуйста.

Напомним, что из творчества Проппа вырос мировой структурализм8 , также в свое время характеризуемый в нашей стране разными бранными словами, особенно в более ранних работах тех же самых отечественных хулителей постмодернистских "патологий", а из наследия Ьахтина - современная интерпретивная антропология, часто обзываемая постмодернизмом. Однако этим подходам не находится места среди стойких "отражателей" объективной реальности и бескомпромиссных "установителей" объективности истины.

Ьудучи сторонником методологического индивидуализма и противником исключительного статуса теоретических метасхем,

я не устаю поражаться нетерпимости академической ортодоксии

в отношении каких-либо отклонений от некогда доминирующей теоретико-методологической парадигмы. Этот культурный феномен в рамках академического этноса, особенно среди субэтноса российских этнологов, мне интересен по двум причинам: он касается меня, как объекта научной политики и научного менеджмента в качестве руководителя ведущего в стране научно-иссле- довательского института и как субъекта ставшей для некоторых "философов этноса" почти ритуалом и карьерным вознаграждением "критики Тишкова" - главного в стране постмодерниста и конструктивиста. "А Вы правда не признаете существование этносов?" - с боязливым придыханием спросил меня однажды один из студентов кафедры этнологии МГУ и как-то импульсивно отстранился. "Ну как же, я Вас знаю, и что - этносов нет?" - сказал при нашей первой встрече тогдашний руководитель "грефовского" Центра стратегических разработок Дмитрий Мезенцев, нынешний член Совета Федерации.

Но все это мелкие штрихи. Ьолее фундаментально нетерпимость выражается в самом научном сообществе, включая коллектив Института этнологии и антропологии РАН. Последний пир по поводу величия теории этноса и прошлой советской этнографии, а заодно похороны ревизионистов и современной этнологи-

ческой науки в целом устроили некоторые авторы публикации, посвященной памяти Ю.В. Ьромлея9 . Этому же сюжету "охраны этноса" посвящается на протяжении последнего десятилетия раздел в журнале "Этнографическое обозрение" с расстрельным для несогласных названием "Теория этноса".

В принципе мы имеем два среза объяснения нетерпимости со стороны ортодоксии. Есть общая закономерность отторжения ревизий и неприятия критики общепризнанного со стороны представителей более старшего поколения и академического (включая университетское) истеблишмента. Так, например, в западной, прежде всего в американской антропологии также подвергался критике постмодернизм и именно с целью его дискредитации использовался этот термин, которым сами сторонники ревизии и критики модернистского проекта никогда себя не самоопределяли10 . Кстати, для антрополога это более чем понимаемая позиция, ибо ему хорошо известно, что статус и власть в любых людских сообществах держатся не только на прямом принуждении, но и на авторитете. В академическом сообществе - фактически только на авторитете, который намеренно формируется, всячески оберегается и активно используется11 .

Из известных мне крупных европейских ученых-антрополо- гов явную нетерпимость к критическому направлению проявил Эрнест Геллнер, который в свое время поразил меня едкими высказываниями в адрес выдающихся французских антропологов и социологов, положивших начало большим переменам в гуманитарном знании второй половины XX в. Этому могут быть найдены свои объяснения: как человек с восточноевропейскими интеллектуальными корнями и как сторонник модернизационного проекта, он все же оставался социологическим реалистом и все его работы строились на базе философского позитивизма.

Антропологов старшего поколения раздражал также, как им казалось, пересмотр фундамента антропологии - полевой работы в ее устоявшемся понимании как длительное детальное изучение малых сообществ путем включенного наблюдения, а также привнесение в репертуар дисциплины большого числа до сих пор незамечаемых проблемных сфер, тем и сюжетов, "Старшим" часто казалось, что это может разрушить дисциплину вообще, а отрицание реальности культурно-гомогенных коллективов и отказ искать на Тробрианских островах или в Меланезии и Африке первобытные сообщества или хотя бы первобытные системы социальных отношений и символических значений представлялись им как уничтожение самого предмета науки.

Сходная ситуация наблюдается в последние годы и в российской этнологии, хотя далеко не все "старшие" отвергают новые подходы и далеко не все "младшие" являются носителями нового. Негативную реакцию вызвали высказанные мною в конце 1980 - начале 1990-х годов некоторые положения, интерпретировавшиеся как отрицание объективного знания и пред-

мета этнологической науки. В данном случае мне важны не аргументы, а сам феномен неприятия и растекающейся по периферии критики моих отдельных высказываний относительно социального конструирования этносов и наций, а также названия статьи "Забыть о нации". Все последующие мои работы, в том числе и две книги по проблемам этничности и по этнографии общества в вооруженном конфликте, выполненных в достаточно традиционном ключе этнографического изыскания, уже не имели никакого значения. Ьыл вывешен своего рода красный флажок или предупреждающий знак, что существует постмодернизм-конструктивизм в отечественной этнологии, а его главный глашатай пытается упразднить науку вместе с ее предметом, а через это вызвать в стране дестабилизацию и конфликты.

Десятки кандидатских и докторских диссертаций по этнической тематике, если судить по имеющимся в моем распоряжении их авторефератам, в суррогатных историографических введениях, в которых дается мало что значащее перечисление "предшественников", содержат случайный ряд имен по теоретико-метод- логическим или тематическим принципам, где обязательным является упоминание моего имени среди конструктивистов или постмодернистов. Что касается монографий и учебных пособий, то здесь ритуал критики исполняется с некоторым цитированием, почти всегда неточным и всегда чрезвычайно выборочным. От кого пошла эта критика, в какой момент и почему - вопрос не менее важный, чем суть самой критики.

Раньше всех и в ясной форме выразил свою реакцию тогдашний главный редактор журнала "Советская этнография" М.В. Крюков: "Как можно отрицать этносы и заниматься этнографией, а тем более - национальной политикой?!" За ним последовали В.И. Козлов, Ю.И. Семенов, В.В. Пименов - все те, кто много писал на тему об этносах и причислял себя к числу соавторов советской теории этноса. Жесткий пафос их оценок трудно понять, но его можно списать на доставшийся нам от прошлого разоблачительный стиль, включавший дегуманизацию объекта самой критики. Но их мотивацию и убежденность понять можно: человек, не имеющий базового этнографического образования и не прошедший этнографические экспедиции, не может быть "настоящим этнографом", а тем более подвергать сомнению то, что на самом деле всего два десятилетия назад составляло такую же ревизию от имени столь же этнографии необученного и в экспедициях не бывавшего Ю.В. Ьромлея. Но защитникам этноса написанное ими и Ьромлеем казалось фундаментальным основанием. Ими забывалось, что и самим словом "этнос" отечественная

Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже

Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.

Размещено на http://www.allbest.ru/

Министерство науки и образования Российской Федерации

Российский государственный гуманитарный университет

Дисциплина: Конфессиональность, этничность и национализм

На тему: «Тишков В.А. Реквием по этносу: исследования по социально-культурной антропологии»

Магистрант 1 курса ФАД

Чиркова И.А

Преподаватель: Зверева Г.И

Москва 2017

Введение

1. Феномен этничности

3. Теория и политика диаспоры

Заключение

Введение

Актуальность темы. Эта книга о социально-культурной антропологии, включая этнологию, и об этнографическом методе как фундаменте одной из самых всеохватывающих и влиятельных гуманитарных дисциплин, а также о самих этнографах, - так по-разному называют себя те, кто занимается данной наукой. Задача книги формулируется просто: если я вместе со многими другими этнологами и историками разделяю мнение, что в основе современного мирового процесса лежит не просто эволюция мировых систем и организмов, а плотное и постоянное взаимодействие факторов глобальной интеграции и локальной автономии.

В свою очередь антропологическое знание берет свое начало из целенаправленного наблюдаемого и анализируемого первичного материала, который может быть не только живой действительностью, но и остатками прошлой жизни.

За последние пять-семь лет большое число статей по теоретическим проблемам этничности напечатал журнал “Этнографическое обозрение” (статьи Э.Г. Александренкова, С.А. Арутюнова, Б.Е. Винера, И. Ю. Заринова, С.Е. Рыбакова, Ю.И. Семенова, С.В. Соколовского, С.В. Чешко и других).

Что касается мировой антропологической науки, то этническая проблематика обсуждалась достаточно интенсивно в 1980-е - первой половине 1990-х годов на международных конгрессах и специальных симпозиумах5. С конца 1990-х годов можно отметить спад общего интереса, причем настолько, что на XV Международном конгрессе антропологических и этнологических наук эта тематика почти отсутствовала.

этнический антропология национализм диаспора

1. Феномен этничности

При всей недавности самого понятия/термина существует известный с самых ранних исторических времен феномен родственной и групповой солидарности, а также общей культуры или культурной схожести и различия.

Сам термин этничностъ имеет сложные корни. Ясно, что это есть производное от греческого этнос. Первоначально это слово могло обозначать любую совокупность или группу людей или животных.

“Этническое” в современном смысле значения слова появляется в послегомеровской литературе, например, у Геродота, который упоминает, среди прочего, Medikon ethnos (“мидийцев”) или ethnea ta hellenika.

Уже из этого более современного понимания сложились такие понятия, как этническая идентичность, этническое происхождение, этноцентризм и т.п.

В зависимости от научной традиции и доктрины этничность по-разному интерпретируется обществоведами. Это понимание настолько может быть разным, что даже сам термин этничностъ полностью отсутствует в одних текстах, и, наоборот, является основополагающим - в других.

В свою очередь в зарубежной литературе понятие этнос фактически отсутствует, если не считать часть восточноевропейских и немецких коллег, а также ученых из других стран бывшего СССР, интеллектуальные корни которых сформировались в рамках единой науки под влиянием советской теории этноса.

Этнос - это социальная общность, которой присущи специфические культурные модели, обусловливающие характер активности человека в мире, и которая функционирует в соответствии с особыми закономерностями, направленными на поддержание уникального для каждого общества соотношения культурных моделей внутри общества в течение длительного времени, включая периоды крупных социокультурных изменений”.

Английский ученый Энтони Смит, своего рода западный вариант академика Ю.В. Бромлея, создал даже целую генеалогию современных наций на основе их “этнических корней”.

Среди антропологов культурная теория этничности была главенствующей на протяжении последних десятилетий. Из крупных имен с примордиализмом чаще всего связывают Клиффорда Гирца, который определял этничность как “коллективно одобренный и публично выраженный мир личностной идентичности” или как “социально ратифицированную личностную идентичность” 30 . Книга “Этническая идентичность”, изданная под редакцией Жоржа Девосса и Лолы Романуччи-Росс в 1975 г., несколько раз переиздавалась (1982, 1995) и продолжает служить одним из учебных пособий в американских университетах.

Сторонники культурно-языковой или психокультурной интерпретации этничности иногда ссылаются на знаменитого американского лингвиста Эдварда Сэпира, который полагал, что “подлинная” культура на уровне индивида может выражаться только на одном, “родном” языке. Второй приобретенный язык никогда не сможет обрести внутреннее эмоциональное богатство, которое передается через язык рождения и детства.

Не зря некоторые авторы предлагают проводить различие между “этничностью в сердце” и “этничностью в голове”, имея в виду эмоционально-бытовую нагруженность этнических реалий и текстов. Особенно это касается обществ, где этнокультурным различиям придавалась и придается особая значимость вплоть до ее официальной регистрации и даже построения государственности на этнической основе. В рамках этого подхода были выполнены основные труды в отечественной этнографии последних десятилетий. Остаются авторитетные его сторонники и в зарубежной науке.

В то же время социальное значение этнической идентичности включает в себя помимо эмоциональных и экспрессивных моментов также и рационально-инструменталистские ориентации. Этничность, как бы пребывая в спящем состоянии, “вызывается” к жизни и используется в целях социальной мобильности, преодоления доминирования и подчинения, социального контроля, осуществления взаимных услуг и солидарного поведения, стремления к гармонии и для достижения гедонистических устремлений.

Большинство современных специалистов придерживается мнения, что “этничность - это форма социальной организации культурных различий”, если следовать одному из наиболее влиятельных теоретиков, норвежскому ученому Фредерику Барту. Этническую идентичность следует рассматривать больше как форму социальной организации, чем выражение определенного культурного комплекса. Причем огромное число современных этнических групп, особенно относящихся к так называемым национальным меньшинствам, возникли не в результате историко-эволюционного процесса, или этногенеза, а благодаря другого рода факторам.

Наконец, ключевую роль в конструировании этничности играет политика этнического предпринимательства, т.е. мобилизация членов этнической группы на коллективные действия со стороны лидеров, которые преследуют политические цели, а не выражают культурную идеологию группы или “волю народа”.

Множественная и ситуативная (релятивистская) природа этнической идентичности гораздо сложнее, чем это предлагает структуралистская формула оппозиций через отрицание. Гораздо чаще позитивное и негативное неразделимы и сосуществуют для совершения акта идентификации.

Феномен культурного полиморфизма или этнического симбиоза в формировании этнического целого следует рассматривать как более глобальное правило, позволяющее сформироваться представлению о группе только в более широком поле культурных и политических взаимодействий.

Обыденный уровень сознания и деятельности оказывает огромное воздействие и на научный анализ, ибо мобилизует на свою сторону политику, бюрократию и даже конституционноправовые нормы, порождает так называемую симпатизирующую этнографию, основанную часто как на политической наивности, так и на политически корректной идеологической позиции.

Признаком этнической общности является не “общее происхождение”, а представление или миф об общей исторической судьбе членов этой общности.

Таким образом, привлекательность и влияние этнической идентичности и националистической риторики имеют также когнитивную, социально-психологическую природу, особенно если речь идет о личностном и ситуативном уровнях, а не о глобальных явлениях.

Этническая идентичность или принадлежность к этносу есть произвольно выбранная или предписанная извне одна из иерархических субстанций, зависящая от того, что в данный момент считается этносом, народом, национальностью, нацией.

Этническая процессуальность должна стать предметом внимания ученых, и тогда обнаружится, что именно определяет номенклатуру народов, а в некоторых странах даже устанавливает ее официально.

Вместо возрождения, формирования, перехода, исчезновения этносов имеет место совсем другой процесс-это путешествие индивидуалъной коллективной идентичности по набору доступных в данный момент кулътурных конфигураций или систем, причем в ряде случаев эти системы и возникают в резулътате дрейфа идентичности.

Таким образом, этническая идентичностъ - это не толъко постоянно меняющиеся представления о том, что естъ группа, но это - всегда боръба за контролъ над данным представлением, за дефиницию, за то, что составляет главные черты и ценности группы.

Процесс формирования этнической идентичности и его трансформации в национализм является обратимым. Он обратим как по причине динамики внешнего соперничества, так и по причине внутренних различий и противоречий среди этнических общностей.

2. Постнационалистичиское понимание национализма

Сегодня в обширной литературе по национализму выделяется несколько основных подходов. Доминирующий взгляд на национализм можно определить как веберианский, или исторический, подход, при котором национализм рассматривается как долговременный процесс развития мирового исторического явления или своего рода “идеального типа.

В рамках этого подхода выстроенное Э. Смитом этническое древо наций 5 , этноисторическая интерпретация М. Хроха и этногенетические построения российских специалистов мало чем отличаются друг от друга.

В современной науке этническая общность выступает как национальная общность, т.е. как более высокий и развитый тип этноса. Ибо этносы, возникнув еще в первобытном обществе, консолидируясь и развиваясь, представлены в мировой истории такими типами, как племя, народность, нация”.

В работах сторонников исторического подхода нация предстает как мощная социальная и историческая реальность.

Нация есть динамическая субстанция, а не преходящая историческая функция, она корнями своими врастает в таинственную глубину жизни... Все попытки рационального определения национальности ведут к неудачам. Ни раса, ни территория, ни язык, ни религия не являются признаками, определяющими национальность, хотя все они играют ту или иную роль в ее определении. Национальность - сложное историческое образование, она формируется в результате кровного смешения рас и племен, многих перераспределений земель, с которыми она связывает свою судьбу, и духовно-культурного процесса, созидающего ее неповторимый духовный лик... Тайна национальности хранится за всей зыбкостью исторических стихий, за всеми переменами судьбы, за всеми движениями, разрушающими прошлое и создающими небывшее. Душа Франции средневековья и Франции XX века - одна и та же национальная душа, хотя в истории изменилось все до неузнаваемости”.

Понять, что автор подразумевает под “национальными государствами”, “национализмом” и даже “народом”, невозможно. В отношении России - это, скорее всего, некое упрощенное понимание жителей страны с одним русским языком общения и с главным писателем Ф.М. Достоевским. А какая национальность объединилась в империю Карла Великого или в Византийскую империю? Чувствуя уязвимость своих взглядов, Н.А. Бердяев предлагает заменить слово “нация” словом “народ”, но и это не спасает его философскую публицистику от эмоциональной поверхностности.

Были выделены два основных типа национализма: гегемонистский, или доминирующий, национализм и периферийный, или защитный, этнонационализм. Последний проявляется в разных формах: от культурного национализма до вооруженного сепаратизма.

К историческому подходу примыкает интерпретация национализма, связывающая это явление с процессом модернизации и трактующая его как условие модернизации. Ее суть также хорошо известна и сводится к тому, что и для осуществления модернизации, и для создания на ее основе современных наций-государств было необходимо достижение определенного уровня культурной гомогенности, проживающего в государственных границах населения.

Нация видится как социальный конструкт и как воображаемый коллектив, члены которого лично не знают друг друга и не взаимодействуют и, тем не менее, рассматривают себя как единую общность с общими характером, надеждами и судьбой.

Этнос и нация стали жесткими синонимами с политическими выводами о “вымирании” или “убийстве наций” (nation-killing) в рамках существующих “многонациональных государств”.

В свое время “национальную” семантику этническому дискурсу на уровне международного официального языка помогли придать восточноевропейские лоббисты. Именно по настоянию венгерских экспертов и политиков в текст Декларации МОТ “О правах лиц, принадлежащих к этническим, языковым и религиозным меньшинствам”, было добавлено определение “национальным”. Таким образом, типологически сходные конструкты стали квалифицироваться в одних странах Европы как языковые или этнические меньшинства, а в других - как национальные меньшинства.

Нация не является историческим субъектом; это социальные отношения власти и знания. Тем не менее эти отношения становятся формой дискурсивного режима, при котором нация представляется как исторический субъект”. Очень неожиданное для журнала, руководимого лидером ортодоксального подхода Э. Смитом, наблюдение, которое заслуживает безусловного развития на отечественном материале.

В ходе исторической эволюции человек создает разные коллективы с целью обеспечить свое биологическое и социальное существование. Основная черта этих коллективов - их огромное многообразие и постоянно меняющийся характер.

В последние годы социально-культурные антропологи пересмотрели и понятие родства вместе с его жесткими классификациями и старым представлением как об основополагающем институте социальной организации человека и его коллективов. Подобное ослабление понятия или даже утрата его операционной значимости происходят с категорией нация и ее производными - национализм, национальность, национальное государство и пр. Сегодня это действительно многозначный синоним с неопределенными значениями, и именно семантический подход может помочь выйти из методологического тупика в использовании этого понятия в науке и политическом языке.

Не столь давнюю историю имеет и постсоветское понимание слова нация. Не только для Струве и Бердяева, но и для Ленина было характерно множественное, преимущественно в гражданско-политическом смысле, понимание нации. Лишь позднее появились “нации и народности”, да и то в отношении русского народа это обозначение почти не употреблялось в довоенной политике и науке.

Национализм следует понимать как серию постулатов и действий, формулируемых и инициируемых активистами социального пространства. Национализм - это идеология и практика, основанная на представлении, что основой государственности, хозяйственной и культурной жизни является нация.

Нация - это категория семантико-метафорическая, которая обрела в истории большую эмоциональную и политическую легитимность и которая не стала и не может быть категорией анализа, т.е. получить научную дефиницию. Нацию невозможно определить, нацией можно только называться.

Государства имеют больше оснований называться нациями, поскольку только они имеют возможность фиксировать свое членство через гражданство, имеют охраняемые территориальные границы, располагают бюрократиями, образовательными и информационными институтами и обладают делегированным правом на отправление насилия в отношении членов этой коалиции. Наряду с гимном и гербом метафора нация служит символом в утилитарных целях достижения консолидации и общей лояльности населения по отношению к государству. Общая гражданская идентичность, которая достигается через понятие нация, не менее важна для государства, чем конституция, общие правовые нормы и охраняемые границы.

Государства больше различаются не степенью этнического многообразия, а тем, в какой мере этим различиям придается самодовлеющее и институциональное значение. Как отмечает Л. Гринфельд, «в некоторых обществах мы не замечаем этого разнообразия и считаем их “гомогенными”, в то время как в других это может проявляться в самых болезненных формах.

Метафора нация и термин национальность были отданы в собственность представителям этнокультурных групп населения страны, а задача “нациестроительства” оказалась в идеологическом арсенале этнически обозначенных внутригосударственных образований.

Сегодня же за аллегоричным и академически пустым словом нация наука и политика упускают что-то гораздо более важное и “реальное” в тех многозначных ролях, которые этничность и националистическая риторика играют в индивидуальных и групповых действиях.

3. Теория и политика диаспоры

Вторая слабость общепринятого определения диаспоры состоит в том, что оно основывается на перемещении людей и исключает другой распространенный случай образования диаспоры - перемещение государственных границ, в результате чего культурно-родственное население, проживавшее в одной стране, оказывается в двух или в нескольких странах, никуда не перемещаясь в пространстве. Так создается ощущение реальности, имеющей политическую метафору “разделенного народа” как некой исторической аномалии. И хотя “неразделенных народов” история почти не знает, эта метафора составляет один из важных компонентов идеологии этнонационализма, который исходит из утопического постулата, что этнические и государственные границы должны совпадать в пространстве.

Однако эта важная оговорка не отменяет сам факт образования диаспоры в результате изменения государственных границ. Проблема только в том, по какую сторону границы оказывается диаспора, а по какую - “основная территория проживания”.

Как известно на примере неоднократных и массовых реконструкций татаро-башкирской идентичности в ХХ в. Только после этого можно осуществлять категоризацию той или иной культурно-отличительной группы населения как диаспоры. Именно эти два аспекта исторической ситуативности и личностной идентификации не учитывает господствующий в отечественной науке традиционный (объективистский) подход к феномену диаспоры.

Употребление в историографии и других дисциплинах достаточно условного понятия диаспора предполагает существование сопровождающих его категорий, также не менее условных. Прежде всего это категория так называемой родины для той или иной группы. Один из американских специалистов по проблемам этничности Уолкер Коннор характеризует диаспору как “сегмент населения, живущий за пределами родины”.

Здесь мы подходим к следующей характеристике диаспоры. Это наличие и поддержание коллективной памяти, представления или мифа о “первичнойродине”.

Таким образом, в диаспоре почти всегда присутствует коллективный миф о родине, который транслируется через устную память или тексты и политическую пропаганду, включая устрашающий лозунг “Чемодан, вокзал, Россия!”

Идеология диаспоры предполагает, что ее члены не верят в то, что они есть интегральная часть и, возможно, никогда не смогут быть полностью приняты обществом проживания и по этой причине хотя бы частично чувствуют свое отчуждение от этого общества.

Черта диаспоры - романтическая (ностальгическая) вера в родину предков как в подлинный, настоящий (идеальный) дом и место, куда представители диаспоры или их потомки должны рано или поздно возвратиться.

Черта диаспоры - убеждение, что ее члены должны коллективно служить сохранению или восстановлению своей первоначальной родины, ее процветанию и безопасности.

Таким образом, диаспора - это культурно-отличительная общность на основе представления об общей родине и выстраиваемых на этой основе коллективной связи, групповой солидарности и демонстрируемого отношения к родине. Если нет подобных характеристик, значит, нет и диаспоры. Другими словами, диаспора - это стиль жизненного поведения, а не жесткая демографическая и тем более этническая реальность, и потому данное явление отличается от остальной рутинной миграции.

Один из таких собирательных и многоэтничных образов - русская (российская) диаспора, особенно так называемое дальнее зарубежье в отличие от “нового” зарубежья, которое еще требует своего осмысления.

Диаспора часто принимает новую целостность и более гетерогенную идентичность и считает себя таковой по причинам как внешнего стереотипа, так и реально существующей общности по стране происхождения и даже по культуре.

Таким образом, в основе создания диаспорных коалиций лежит преимущественно фактор общей страны происхождения. Так называемое национальное государство, а не этническая общность есть ключевой момент диаспорообразования.

В целом же случай черкесской диаспоры скорее свидетельствует о том, что исторически давние миграции и изоляция от родины редко создают устойчивые и полнокровные диаспоры, как бы на этот счет ни фантазировали энтузиасты “зарубежья” в самой стране исхода.

Заключение

Понятие этничности имеет краткую историю: до конца 1960 - начала 1970-х годов этот термин редко употреблялся в работах по социально-культурной антропологии, а учебники и справочные издания не содержали его определение. С середины 70-х годов концепция этничности стала обретать все большую значимость в антропологической теории.

Ключевыми категориями в изучении этничности являются этническая группа или этническая общность, хотя едва ли в научной литературе можно найти более спорные понятия, ибо современная эпистемиология подвергла радикальной деконструкции саму категорию группа.

Одна из первых научных публикаций со словом этничностъ в названии появилась в 1975 г., но само содержание термина в ней не было раскрыто. Позднее появились простые, почти фольклорные объяснения этого термина: как-то - “суть этнической группы”, “качество принадлежности к этнической общине или группе”, “то, что ты имеешь, если принадлежишь к этнической группе” и т.п.

Несмотря на то что национализм, бесспорно, вышел на первый план, исторически он стал менее важным. Он уже не является, так сказать, глобальной перспективой развития или всеобщей политической программой, - чем он, вероятно, действительно был в XIX - начале XX в. Теперь он, самое большее, лишь дополнительный усложняющий фактор или катализатор для иного рода процессов... “Нация” и “национализм”, ... больше не являются терминами, с помощью которых можно адекватно описать, а тем более глубоко проанализировать политические образования и даже чувства и настроения, которые в свое время описывались с их помощью. И я не исключаю возможности того, что с закатом нации-государства и национализм пойдет на убыль; и тогда с ясностью обнаружится, что быть “англичанином”, “ирландцем”, “евреем” или совмещать в себе все эти характеристики - это лишь один из многих способов самоидентификации, к которым прибегают люди в зависимости от конкретных обстоятельств».

Наиболее употребляемое современное понятие диаспоры - обозначение совокупности населения определенной этнической или религиозной принадлежности, которое проживает в стране или районе нового расселения. Под категорию диаспоры подпадают огромные массы населения, а в случае с Россией - это, возможно, цифра, равная нынешнему ее населению.

Диаспоры можно рассматривать как основанные на идентичности групповые коалиции, которые, являясь частью более широкого международного сообщества, имеют негосударственный характер, но осуществляют свое влияние на политику страны исхода, проживания и других стран.

Список использованных источников

1. Тишков В.А. Реквием по этносу: исследования по социально-культурной антропологии. М.: Наука. 2003. -- 544 с.

Размещено на Allbest.ru

Подобные документы

Составляющие ресурсной базы организаций социально-культурной деятельности. Информационно-методический центр Комитета по культуре Ленинградской области. Книжные магазины "Буквоед" и "Дом книги". Районная библиотека (на примере "Центра деловой книги").

контрольная работа , добавлен 28.06.2013


Основные понятия современной социально-культурной деятельности. Общественно-добровольное формирования, фонд, движения и учреждения и их роль в развитии социально-культурной сферы. Особенности социализации детей и подростков в культурно-досуговой сфере.

реферат , добавлен 11.09.2014


Основные подходы к рационализации и повышению эффективности деятельности предприятий социально-культурной сферы. Реализация программы по повышению эффективности деятельности учреждений и организаций социально-культурной сферы на примере ОАО "Горизонт".

реферат , добавлен 27.11.2012


Понятие и функции социально-культурной сферы. Понимание услуги и продукта как двух разновидностей производимых благ. Проблемы развития здравоохранения, жилищно-коммунального хозяйства, образования, социальной защиты населения и направления их решения.

реферат , добавлен 02.06.2014


Массив правовых и организационно-технологических документов и инструктивной информации, определяющий организационный порядок подготовки и проведения социально-культурной деятельности. Финансовый, материально-технический и морально-этический ресурсы.

презентация , добавлен 29.05.2012


Определение сущности и содержания социально-культурной реабилитации, её нормативно-правовая база. Деятельность учреждений и организаций с лицами с ограниченными возможностями. Краткий анализ социальной работы в центре для несовершеннолетних в Орле.

курсовая работа , добавлен 30.01.2014


Описание элементов ресурсной базы социально-культурной сферы: нормативно-правового, кадрового, финансового, материально-технического, информационно-методического, природного. Понятие благотворительной деятельности, спонсорства и коммерциализации.

контрольная работа , добавлен 21.11.2010


Принципы и функции социально-культурной деятельности общественных организаций в Российской Федерации. Анализ основной сферы деятельности и опыта работы общественной организации на примере Совета общественного самоуправления микрорайона "Карпинский".

курсовая работа , добавлен 19.11.2010


Важность и особенности социально-культурной деятельности. Популярные виды комплексных досуговых программ. Современное состояние и перспективы развития социально-культурной деятельности в Государственном учреждении "Дом народного творчества и досуга".

курсовая работа , добавлен 12.07.2013


Характеристика, вид, цель и задачи социально-культурной акции. Сценарный план проведения данного мероприятия, план концертной программы. Смета расходов на разработку и организационно-техническое сопровождение проекта. Программа партнерских отношений.